Как воинствующее мещанство прибрало к рукам русскую классику

http://south-worker.com/kak-voinstvuyushhee-meshhanstvo-pribralo-k-rukam...

В свое время Ленин сказал несколько метких слов о русской буржуазной интеллигенции.  Характеристика, данная им, была убийственно верной.  Он показал, что эта  умствующая попусту,  самопрославленная  интеллигенция  есть обыкновенный  лакей  буржуазии, и ее главное свойство – бесстыдная   продажность.

Простить ему этого не могли, и не могут до сих пор. Те, кого он так убийственно разоблачил  – время от времени издают возмущенные возгласы о том, как Ленин обидел  русскую интеллигенцию.

Современная жизнь дает нам тысячу  доказательств, что Ленин был прав.  Его характеристика буржуазной интеллигенции верна до последней буквы.  Да, интеллигенция – лакей буржуазии.  Да – интеллигенция продажна.  Да – интеллигенция  в своей продажности теряет стыд и совесть.

Ныне  мы воочию  видим то, что в свое время понял и описал Ленин.   Мы видим,  как легко и радостно интеллигенция отреклась от  всех прежних  идеалов, с какой готовностью взяла на себя роль развратителя нашего общество, которое оно буквально недавно учила прямо противоположному.

Находясь на содержании у господствующего класса – буржуазии -  интеллигенция   взялась  быть рупором  буржуазной мещанской морали, начисто отрекшись от морали коммунистической.

Что такое буржуазная мораль? Для этого надо вспомнить, что такое буржуазия и как она появляется.  Ясно, что класс, который возник благодаря  своей безудержной страсти к наживе,  который в погоне за золотым тельцом готов переступить через все и вся – в принципе не может иметь мораль, основанную на высоких идеалах.  Каждый общественный класс создает мораль по своему образу и подобию. «Нажива любой ценой! Шкура прежде всего! После нас хоть потоп!» – вот какова сущность буржуазии и такова же ее мораль, и иной она быть не может!

И эту буржуазную мораль теперь взялась проповедовать, прославлять, внедрять во все слои общества наша так называемая «творческая интеллигенция».  Она без церемоний послала к черту всякие там идеалы  бескорыстия и долга  – и стала прославлять рвачество, цинизм, беспринципность и тому подобные «идеалы»  своих  новых  хозяев  – буржуазного мещанства.

Стыд ее при этом не мучает  –   от стыда она избавилась легко и непринужденно, как-то невзначай.  И все же кое-какие неудобства  для нее возникают.  Например – как быть с великой русской классикой? Как быть с русской классической  литературой и драматургией, которые целиком построены  на идеалах правды, долга, преданности народу?  Отречься откровенно от русской классики  как-то неудобно.  Как быть?

Интеллигенция нашла выход:  прибрать к рукам классику – извратив ее, вывернув ее наизнанку.   На этом пути она уже проделала ряд  бесстыдных опытов. Вот один из них – хвалебный репортаж о постановке   пьесы Островского «Доходное место».  Пьеса была поставлена  в «Сатириконе» Николаем Райкиным.

«Только умоляю – не ждите рассуждений о том, как текст Островского о доходных местах, карьеризме, утрате юношеских идеалов, нечистоплотности  чиновников и пр. резонирует с сегодняшней ситуацией. Не резонирует. Конечно, в России по-прежнему берут взятки, жены по-прежнему изменяют мужьям, а маленькие дети все еще писают в штаны. И что? Если взглянуть на ситуацию пьесы попристальнее, то обнаружится, что нашу общественно-экономическую мораль от морали времен Островского отделяет бездонная пропасть.
Российское законодательство различало два вида взяточничества – мздоимство и лихоимство. В первом случае чиновник брал деньги за то, что и так по совести и по закону должен был сделать. Во втором – за то, чего делать было нельзя. Лихоимство беспощадно каралось, на мздоимство смотрели сквозь пальцы. Так вот чиновники из “Доходного места”, которым бросает в лицо облитые горечью и злостью слова идеалист Жадов, – мздоимцы. В среде этих госслужащих, как следует из текста Островского, царит жесткая корпоративная мораль и наличествуют высокие представления о чести. Рассказ одного из героев о случае прямого мошенничества со стороны некоего делопроизводителя воспринимается главным антагонистом Жадова Юсовым как чудовищный позор для всей чиновничьей касты. Теперь скажите мне, положа руку на сердце: где у нас а) такие высоконравственные чиновники, б) борющиеся с ними жадовы (а ведь в середине XIX века, после смерти Николая I, в России и впрямь возникла целая генерация подобных идеалистов).

Верно смекнув, что лобовое столкновение двух несуществующих  нынче  миров выглядело бы ненужным анахронизмом и что черно-белая трактовка  попросту глупа, Райкин пошел другим, “амбивалентным” путем.  Роль Жадова он поручил Денису Суханову, артисту, как теперь уже ясно, немалого таланта и весьма широкого диапазона, но скорее  отрицательного  обаяния. Что же до чиновников, то они в спектакле не страшны и даже не противны. Юсов – душка, да и только, дядя Жадова Аристарх Вышневский (Юрий  Лахов) и вовсе трагическая фигура. Финал пьесы окрашен у Островского в поистине шекспировские тона. Чиновничья карьера и личная жизнь Вышневского только что потерпела крах, и именно в этот момент к нему является образумившийся племянник просить-таки доходного места.
Двойственность усугубляется тем, как придуманы у Райкина женские персонажи. Жена главного героя Полинька (Глафира Тарханова) – наивная девчонка, радующаяся новой шляпке, как дитя погремушке. Призывать такую жить в честной бедности все равно  что рекомендовать первоклассницам не кататься на каруселях. Мама Полиньки – не лицемерная мещаночка, а нормальная  конкретная  бабища, знающая почем фунт лиха, поднявшая двоих детей и дающая отпор жадовскому идеализму, как право имеющая. Если учесть, что она моет при этом полы в жадовской квартире, высоко задрав полы собственного платья (на прислугу-то денег нет), позиция главного героя становится совсем уж уязвимой. Главный нерв спектакля –  не конфликт честного человека с  нечестными, а  противостояние  максималиста и реалистов.»

Из этого  репортажа  видно  – как, во-первых, режиссер без  зазрения совести извратил пьесу, полностью вывернул наизнанку  ее смысл.  Во-вторых,  мы понимаем, как журналист  одобряет режиссера-пройдоху  и не нарадуется, что он так здорово  сумел  перевернуть  пьесу классика с ног на голову.

Да, режиссер-таки  постарался.  Всех омерзительных персонажей:  пошляков,  холуев,  взяточников  и мещан  он  оправдал, как мог,  представил  их не мерзавцами, как они  совершенно однозначно  выступают у Островского,  а  «реалистами»,  «трезвыми людьми».  (Мерзавец  Вышневский  даже изображен  «трагической фигурой»).  А Жадова, противостоящего  этой  омерзительной  тине мещанства и обывательщины  -  режиссер  изобразил  наивным  дураком-идеалистом, фактически высмеял его. И кончил пьесу тем, что  наивный  идеалист  Жадов -таки  образумился -  признал подлость нормой  жизни, а свои прежние идеалы  – бреднями  неопытного  молодого человека.  Пьеса  (в постановке Райкина)  заканчивается нравственной победой   мещан,   утверждением  обывательской морали.

Почему так происходит в нашем обществе? Почему живший почти 2 века назад Островский описывает эту толпу нравственных уродов с омерзением – а современный российский режиссер пытается их оправдать, сделать симпатичными? Почему великий Островский делал все, чтобы заклеймить порок – а современный представитель российской «творческой интеллигенции» сделал все, чтобы его оправдать, заставить нас воспринимать как норму?

Или иначе – почему режиссер использовал выдающееся произведение русской литературы, в свое время служившее для современников Островского образцом обличения негативных явлений русской действительности, не для того, чтобы сделать нас чище, выше, нравственнее, а чтобы развратить нас и размыть наши понятия о морали и этике?

Оказывается, причина проста до неприличия – классики марксизма опять были правы, ставя во главу угла всех классовых обществ  понятие об общественных классах. Интеллигенция, не имея собственности на средства производства,  тем не менее, самым принципиальным образом отличается от пролетариата, потому что никак не участвует в общественном производстве. Интеллигенция не класс, а общественная прослойка.  Ее роль вполне очевидна – обслуживать господствующий в обществе класс.

Кто у нас теперь господствующий класс?  Буржуазия. Те самые Юсовы,   Вышневские и Белогубовы.  Интеллигенция теперь ест их хлеб, в их атмосфере живет, их  взгляды и интересы  усваивает.  Ее потому буржуазия и кормит с рук, чтобы она выполняла свое предназначение – идейно закреплять господство в обществе своих кормильцев. Так неужели  в интересах  Юсовы х и Вышневских   прививать обществу  высокие идеалы  чести и долга? Им эти идеалы враждебны,  противоположны, сама экономика капитализма их отрицает.  Если в обществе воцарятся такие идеалы, какие пропагандировала наша классическая литература, то существование Юсовых и Белогубовых станет невозможно.  Нет, в интересах Юсовых и Белогубовых, наоборот, как можно больше развратить общество, заставить его жить по своим волчьим законам, опустить его сознанием в каменный век – вот тогда этим обществом будет легко управлять!

Зачем  Юсовым и Вышневским  надо, чтобы общество  относилось  нетерпимо к  шкурной морали?  Ведь это  ИХ мораль! Именно они ежедневно руководствуются такой моралью в своей сегодняшней жизни.   Нет, им, наоборот, нужно общество, которое терпимо относится к шкурной морали, которое само живет по законам этой морали, в котором украсть, что плохо лежит, – норма, а облапошить доверчивого соседа – успех, за которыми следуют почет и уважение в обществе.

Но человеческое общество интуитивно понимает, что мораль Юсовых и Вышневских убийственна, она рано или поздно неминуемо уничтожит это общество, поскольку лишает его способности выживать в природной среде. Включается в действие их инстинкт самосохранения, который мешает буржуазии процветать и паразитировать так, как ей хочется. Столпами, главными скрепами, обеспечивающими выживание человеческих сообществ (например, народов), является их мораль, этика, традиции и особый стереотип поведения, вырабатывавшиеся этим человеческим сообществом в течение веков и тысячелетий. Подавить инстинкт самосохранения народов можно только разрушим эти скрепы, подточив эти столпы, т.е. исказив мораль и этику народа, навязав ему чуждый, несвойственный ему, стереотип поведения.

Именно для этого у буржуазии существуют Райкины.  Райкины  комфортно устроились под крылом  Юсовых.  Они едят  хлеб  Юсовых,   они идейно с ними срослись.  Шкурная мораль Юсовых стала моралью и Райкиных.  И переняв  мораль буржуазии, развратившись  сами – Райкины с готовностью бросаются выполнять социальный заказ  –  развратить общество, уничтожить его традиционную мораль и этику.  А для этого нужно убедить народ в том, что идеалы – глупость,  а  шкурничество – практичность,  что рвач – умный, а честный – дурак.

Райкины, во-первых, отрабатывают свой хлеб, а, во-вторых – они уже и сами стоят на позиции Юсовых.  Да – именно Юсовы и Белогубовы  близки  и понятны   нашей интеллигенции, они ей свои, а Жадов ей  странен и смешон. Это ясно говорит о том, что свое прогрессивное значение наша российская интеллигенция за 200 лет утеряла напрочь, из силы общественного прогресса она стала силой реакции и деградации.

Райкины берутся за дело, используя  те средства, которые имеются в их распоряжении, средства  культуры и искусства.    Они выводят на сцену  «нравственных»  взяточников  и  «благородных» хапуг.   Исподволь или явно Райкины внушают:   «Ну и что, что взяточник?  Взяточник тоже человек.  Зато смотрите, какой  веселый,  и семьянин хороший.  Хапнул?  Зато  жену любит.   Да и кроме того – все мы люди, все мы человеки,  не суди, да не судим будешь.»  И  тому подобное.   Терпимость  ко всем видам  шкурничества приветствуется, внушается, насаждается, возводится в добродетель.   А если терпимость – добродетель, тогда, естественно,  осуждение  и неприятие  шкурной морали  – порок.  Тогда естественно, что Юсовы и Вышинские  – симпатяги,  миляги и душки, а  Жадов – вздорный мальчишка-идеалист. Тогда естественно, что  шкурники  оправданы, а тот, кто им противостоит  –  осмеян и осужден, он становится изгоем в обществе.

Общество, внимая Райкиным, верит, и начинает жить по законам Юсовых и  Белогубовых. Райкины «честно» отработали свой бутерброд с сыром.

Тот журналист, на которого мы ссылались в начале статьи, в  своем репортаже далее пишет:  «Верно смекнув, что лобовое столкновение двух несуществующих  нынче  миров  выглядело бы ненужным анахронизмом».

Читаешь и думаешь: что он -  слепой? Или сознательно вводит читателей в заблуждение? Значит,  теперь нет двух  миров?  И столкновение  между ними – анахронизм?

Хотя чего тут удивляться, этому журналисту – буржуазному  интеллигенту  так и надлежит чувствовать, быть слепым, когда это выгодно, не видя, что творится вокруг.  Ведь он стоит на позициях  господствующего класса,  разделяет его убогую мораль. Другой морали для него  нет.

Иное дело мы.  Мы,  испытывающие на своей коже  «мораль» Вышинских и Юсовых, мы, жертвы их цинизма и рвачества,  мы  ясно видим, что есть два мира:  их и наш.  Мир  Юсовых нам враждебен и отвратителен.  Враждебна и отвратительна, и совершенно противоестественна  для нас их мораль.

Мы ненавидим  мир Юсовых.  Мы ненавидим  их  мораль.  У нас своя мораль – пролетарская. Эта мораль трудового народа, та самая, с помощью которой наш народ, наше общество выживало сотни и тысячи лет – мораль порядочности, товарищества, коллективизма, неприятия обмана и предательства,  мораль героев, а не обывателей-мещан. И примирения между нами, трудовым народом и паразитами, усевшимся на нашей шее, не может быть.

http://south-worker.com/kak-voinstvuyushhee-meshhanstvo-pribralo-k-rukam...